fryusha | 5. Воспоминания. Москва – порт пяти морей. (Reply)

Спуски подводных аппаратов «Мир» в Байкал напомнили, что Чилингаров был далеко не первым, кто втыкал наш родной флаг в дно.

В стародавние времена, в тридевятом государстве, в СССР, в Институте океанологии АН СССР были подводные аппараты канадского производства – «Пайсис» (так их латинское название на английский лад читали). Опускаться в этом аппарате-батискафе можно было втроём: два инженера, которые обслуживают аппарат, а третий – научник-исследователь. За спуск платили отдельную надбавку: и риск есть, и работы требуют большого напряга во всех отношениях: аппарат маленький, размещаются втроём лёжа, физическая перегрузка, психически тяжело – да и памперсов тогда не было.

Вот случилось раз, что пошёл начальником экспедиции в рейс сам директор института А. Монин. И приходит из рейса с корабля радиограмма-телеграмма в три адреса: на родной институт, в Президиум Академии наук и лично товарищу Л.И. Брежневу. Что акванавтами таким-то, таким-то и А. Мониным на подводном аппарате Пайсис достигнута рекордная для этого аппарата глубина, на которой водружён флаг Советского Союза!

Ну, ставить рекорд для аппарата по глубине спуска – большей, чем самим изготовителем предписано, – это тот ещё рекорд. Добро был бы аппарат отечественный – так можно было бы патриотизмом объяснить. А вот сама идея – не поднимать наш флаг как можно выше, а топить как можно глубже – это – да-а-а… Никто комментировать даже не рискнул. Но и это бы ещё ничего, хуже оказалось другое. В разных конвенциях есть разные нормы отсчёта границы нейтральных вод (из-за чего у нас до сих пор есть проблемы с Норвегией и из-за чего нельзя японцам острова отдавать: фиг с ними, с островами, но морские границы сразу принципиально изменятся). И оказалось, что дно, где воткнули советский флаг, по местным арабским меркам считается арабской территорией. То есть – советские подводные лодки на недосягаемой для арабов глубине заплывают на их территорию и столбят её своими флагами!!!

Академия срочно велела кораблю валить подальше от этих берегов. А телеграмму, что гордо висела на стенке Института, срочно убрал и припрятал первый отдел.

Ну, и ещё об акванавтах. Заявился я раз в Институт океанологии из своей деревни с раннего утра, а москвичи, мне нужные, ещё до работы не добрались. Вахта меня пропустила, и я пока по пустому вестибюлю прогуливаюсь. А там на задней стенке витраж большой, во всю стену, только электрическая подсветка не подключена, и разглядывать трудно. Ну, прохаживаюсь, пялюсь, очертания угадываю. Смотрю – какая передо мной огромная… не, думаю, это у меня воображение извращённое. Не может быть. Это, наверное черепаха какая или медуза, а у меня просто фантазия разыгралась. Вглядываюсь – а из неё ноги растут! Пошёл дальше вдоль стенки – увидел вторую гигантскую задницу. После некоторых рассматриваний усмотрел и третью, только уже такую, знаете, слегка усохшую. И табличку увидел. Видать, не одного меня смутило, вот для таких непонятливых и повесили. Я её даже переписал тогда:

«Акванавты. Это панно посредством пластики отображает проникновение человека в новую среду обитания».

Пришёл я вечером к друзьям-москвичам, рассказываю. А они говорят:

- А чё же Серёженька Кашин, который там стоко лет работает, нам ничего подобного не рассказывал?

– и смотрят на меня с недоверием. И тут звонок в дверь – и появляется Кашин. Я сразу к нему бросаюсь и даже без всякого здрасьте:

– Серёжа! Подтверди! Про витраж!

Он меня сразу понял и говорит:

- Это какой? Четыре же, что ли?

Я, растерявшись – как я мог ещё одну пропустить? – говорю:

- Как четыре? Три…

Он: - А это у нас в институте так называют. Четвёртая – кто эскиз принимал. Ну, на бумаге красиво было: голубая толща и три уплывающие от зрителя фигуры в оранжевых гидрокостюмах. А теперь его и не включают никогда: представляешь – входишь в фойе – а перед тобой на голубом фоне три жопы апельсинового цвета.