Собери 5 мышеловок и получи бесплатный сыр!

Надежда благополучно, как всегда, съехала по перилам всех шести этажей, легко сделала соскок и поправила-распушила многослойную шифоновую юбочку.

- Здравствуйте, Лидия Васильевна, - сказала она в подъездный холл, а по-нашему, по-русски – в сени.

Раньше Лидия Васильевна была надворной советницей при дворнике дяде Феде. А с возрастом дослужилась до привратницы. По-ихнему, по-зарубежному – консьержки. Ох, не блюдут наши языковеды красоту родимой речи, так в неё всё иноземное и вколачивают почём ни попадя. Вот, к примеру, ихнее слово – лифтчик, подниматель, то есть, по-нашему, или бюстгальтер – грудидержатель, значит. А ведь есть такое прекрасное наше слово – наперсник.

Вот и сидит Лидия Васильевна в сенях многоэтажного дома, за столиком, уже и не вяжет ничего как прежде, а только телевизор смотрит, и от этого ящика у неё проводок в ухе: если новости какие – озвучивает, а если сериал – внутрь поглощает.

Мощная женщина, чужого подозрительного мимо себя просто так не пропустит. Два глаза – в телевизор, а третий бдит. А третий подбородок на груди, грудь на животе, живот на коленях. Вроде каменной бабы, что скифы в степях для охраны территории ставили.

- И тебе, Надюша, не хворать, - говорит. – На работу шабашить?

- Ага, - говорит Надя. На улицу выскочила, первого же козла-бомбилу тормознула и на свой шабаш полетела. На работу, значит. Там их целая комната таких сидит, все при компьютерах и бумагах, одни тётки, сплошные ведьмы, змеи и кикиморы. А Надя среди них – нормальная, безобидная, самая молодая, самая красивая и самая судьбой и коллегами обиженная. По крайней мере, ей самой так часто кажется.

А там-то дома, в подъезде, дверки лифта расступились – и из него барон де Рэ выскокнул. С Лидией Васильевной не поздоровался, мимо чёрным лебедем проплыл, а на улице сразу к своему красному крайслеру пятидверному. Сперва под машину заглянул – нет ли манитной мины на днище. Потом к выхлопной трубе – нет ли контактной мины, которая при движении сработает. Потом двигатель приоткрыл – нет ли взрывчатки, которая от зажигания сработает. Нет, всё чисто. И заклинанием чёрным никто не обнёс – зря, что ли, машину святой водой поп, ксёндз да пастор обрызгивали, а муфтий с равином ещё вдобавок и напильником что-то где-то. Впрыгнул в машину, включил, педаль в пол отжал – взревела машина и – вжжжих! – только пыль да чёрная полоса на асфальте.

Только машина отъехала – по ступенькам – топ-топ-топ-прискок! – Сысой Однокафтанный выкатился. Лидии Васильевне крикнул: - Баба! Тут никто не пробегал? – ответа слушать не стал, на улицу выбег, парадной дверью хлопнул. Стоит – рука козырьком – озирается. Никого. То есть, прохожие идут мимо – только кому они нужны, одно слово – прохожие. Калики перехожие. Стоит Сысой – кафтан золотой, тельняшка дранная, борода веником, на боку сабелька – а никому дела нет. Упадёшь – внимания не обратят, перешагнут – и дальше по своим делам.

Озирнулся Сысой, встрепенулся, чёрную полосу на асфальте одной ноздрёй нюхнул да ка-а-ак крикнет: «Оборотундра!».

И вот уж стоит не Сысой, а другая ипостась: мужчинка суховатый, импозантный, в костюм затянутый, портфельчиком себя по ляжке похлопывает. Глазёнки портативные, на носу стёклышки прищеплены. Лысина поляроидом, но – благородная такая лысина, не пиратская какая, не приведи господь. Частники на ладно скроенный костюм поглядывают, притормаживают. А он скрозь них смотрит и такси с зелёным огоньком высматривает. Пальчиком подманил, сел и водителю эдак вежливо говорит: - Будьте любезны, вот в ту сторону за красным пятиведёрным крайслером. Он там в ближайшей пробке стоит, я вас заверяю.